Тепловоз мчался на запад. Давно скрылись огни Гомеля. По обеим сторонам потянулся лес. Густая чёрная стена его то убегала от дороги, то подступала вплотную, и тогда перестук колёс становился особенно резким, барабанным.
Викентий сидел, положив сильные с выступившими венами руки на чемоданчик, и неотрывно смотрел за окошко. Сегодня он ехал пассажиром. Утром в депо ему сообщили, что рейс отменён. Зато в Калинковичах стоит тяжеловес, который нужно привести. Викентий согласился. Тем более, Семён Ефименко, знакомый машинист, тащил в ту сторону состав. Можно было и подъехать.
Семён радостно встретил нежданных попутчиков.
— Безлошадные, Георгиевич?
— И безлошадные, и бестележные…
— Ну что ж!.. Вчетвером веселее ехать.
— Тебе и без нас будет весело, — улыбнулся Викентий, кивнув на тепловоз.
— Капризная машина вам нынче попалась. За ней следи и следи. Жрёт, как ненасытная, топливо…
Злотникову не раз приходилось ездить на этом тепловозе, ездил и на других. Ведь он один из первых в Гомеле освоил их и стал водить по стальным магистралям. И за это время отлично изучил, если можно так сказать, характер и повадки каждой машины. Отлично знает их плюсы и минусы.
А вот сейчас он едет как пассажир. Непривычно. И как-то не по себе.
Удивлённый молчанием Викентия, Ефименко бросает через плечо:
— Что загрустил, Георгиевич?
— Да вот прошлое вспомнилось. Знаешь, сажал я сегодня яблоньку в саду. Копнул землю поглубже — скрежет. Патроны… Более сотни насчитал.
— Смотри ты! — удивился Ефименко. — Вероятно, фашистский склад в огороде был…
— Да нет. Это я прятал, когда в комсомольской подпольной группе состоял. Партизанам собирались передать, да не успели. Схватили одного нашего, потом учителя Семеновского. Пришлось срочно уходить в партизанский отряд…
А когда пришла Советская Армия, Викентий добровольцем вступил в её ряды. И снова путь его лежал по этим местам: Василевичи, Калинковичи. Уже в первых боях отличился молодой солдат. Медалью «За боевые заслуги» отметило командование его мужество. Потом были другие награды, другие дороги. Злотников научился водить автомобиль, стал военным шофёром.
Помнится Викентию Георгиевичу бой под Варшавой. За ночь надо было срочно снять орудийные расчёты с позиций и перебросить в другом направлении. Дорога плохая. Грязь. Воронки. За ночь автоколонна почти справилась с заданием. Осталось одно орудие. Злотникова послали вывезти этот расчёт. А уже рассвело. Дорога фашистами простреливалась, и Викентий решил добираться к артиллеристам по полю. Но фашисты заметили машину. Открыли ураганный огонь из миномётов, пулемётов. Пришлось лавировать, то мчаться с бешеной скоростью, то тормозить, выделывать невероятные повороты. Когда добрался до лощинки, где стояло орудие, брезент был весь изрешечён.
И снова мчался Злотников по полю. Свистели пули, рвались снаряды. Только и на этот раз повезло ему. То ли под счастливой звездой родился солдат, то ли не брали его фашистские пули, как шутил порой сам Викентий, но до своих добрался благополучно. А потом дошёл и до Берлина.
А демобилизовался — приехал в Гомель, пошёл на железную дорогу. Начинал работать кочегаром. Сейчас — машинист. Водит грузовые поезда.
А иногда, как сегодня, ездит пассажиром. Викентий улыбнулся, но сразу же нахмурился. Заметил: тепловоз начал сбавлять скорость. На пульте вспыхнула красная лампочка. Значит, сгорел один из предохранителей. И это на подъёме. Станешь — попробуй потом тронуться с места. Задержишь движение. Теперь всё зависит от смекалки машиниста, от его знания машины, схем. Устранить такую неисправность дело минутное. Зато чтобы определить, где она, нужны опыт, знания. Георгий по оборотам двигателя безошибочно отметил: сгорел предохранитель управления машинами. Но подсказывать товарищу не стал. Ещё обидится. Ефименко и сам неплохо разбирается в тепловозах, хотя и молодой машинист.
Впрочем, Семён быстро устранил неисправность. И когда тепловоз снова набрал скорость, как-то стеснительно улыбнувшись, посмотрел на Злотникова.
— Капризная машина. Правду ты говорил, Георгиевич.
— Это что? — подбодрил, Викентий. — У меня на этом тепловозе недавно целая секция вышла из строя. На одной ехать нельзя. Не рекомендуется. Тем более тяжеловес. Но состав доставил по графику. — Ефрименко слушал внимательно. Слушал, как ученик своего учителя. И Злотникову вдруг захотелось рассказать ему о всех переделках, в которые попадал он за 20 лет работы на железнодорожном транспорте. И о том, как спас паровоз от пожара, и о том, как предотвращал аварии и как пришлось выскакивать однажды из локомотива, чтобы из-под самых колес вытащить растерявшуюся девочку, и как, несмотря на неполадки, ни разу не допустил брака в работе. Но не рассказал, постеснялся. Ещё подумает Семён: хвастаешь ты, брат, Георгиевич. Да и характер такой. Молчаливый, затаённый. Лучше всяких слов — дело. Секретарь партийной организации уже не раз говорил:
— Выступил бы ты, Злотников, на собрании, поделился опытом работы, рассказал об успехах.
— Какие там успехи? — отмахивается Викентий. — Работаю, как все.
— Да не скромничай, кто в прошлом году перевёз сверх нормы 47 тысяч тонн грузов? Это же целых 25 дополнительных поездов. И в этом году у тебя более 30 тяжеловесных поездов, большая экономия топлива.
Викентий не спорил. Всё правильно говорит секретарь. Но выступать он, Злотников, не мастер. Его трибуна — правое крыло тепловоза. И выступает он здесь перед будущими машинистами, передаёт им свои знания, опыт.
А за окном уже огни Калинковичей. Вот и станция. Вот и состав, который придётся сейчас вести Викентию и его помощнику Амеличкину. Цистерны, платформы со щебёнкой, машины. На четыре тысячи тонн потянет поезд, не меньше. Вот это Злотникову по душе. Это ему подходит. И машинист словно преображается. Уже нет сонного оцепенения, грусти. Серые молодые глаза смотрят весело и задорно.
Е. Казюкин
Знамя юности, 2 августа 1970